Соловьиный сад (январь 1914-октябрь 1915) Сладкой песнью меня оглушили, Взяли душу мою соловьи. Опьяненный вином золотистым, Золотым опаленный огнем, Я забыл о пути каменистом, О товарище бедном моем. Крик осла был протяжен и долог, Проникал в мою душу, как стон, И тихонько задернул я полог, Чтоб продлить очарованный сон. А с тропинки, протоптанной мною, Там, где хижина прежде была, Стал спускаться рабочий с киркою, Погоняя чужого осла. Возмездие (1910-1921) Эпиграф: «юность — это возмездие» (из «Строителя Сольнеса» Ибсена) Предисловие (1919) поэму, полную революционных предчувствий Поэма "Возмездие" была задумана в 1910 году и в главных чертах была набросана в 1911 году. Что это были за годы? 1910 год - это смерть Коммиссаржевской, смерть Врубеля и смерть Толстого. С Коммиссаржевской умерла лирическая нота на сцене; с Врубелем - громадный личный мир художника, безумное упорство, ненасытность исканий - вплоть до помешательства. С Толстым умерла человеческая нежность - мудрая человечность. Далее, 1910 год - это кризис символизма, явственно дали о себе знать направления, которые встали во враждебную позицию и к символизму, и друг к другу: акмеизм, эгофутуризм и первые начатки футуризма. Я помню ночные разговоры, из которых впервые вырастало сознание нераздельности и неслиянности искусства, жизни и политики. Именно мужественное веянье преобладало: трагическое сознание неслиянности и нераздельности всего - противоречий непримиримых и требовавших примирения. Я думаю, что простейшим выражением ритма того времени, когда мир, готовившийся к неслыханным событиям, так усиленно и планомерно развивал свои физические, политически и военные мускулы, был ямб. план представлялся мне в виде концентрических кругов, которые становились всё у'же и у'же, и самый маленький круг, съежившись до предела, начинал опять жить своею самостоятельной жизнью, распирать и раздвигать окружающую среду и, в свою очередь, действовать на периферию. Вот такое ритмическое и постепенное нарастание мускулов должно было составлять ритм всей поэмы. Тема заключается в том, как развиваются звенья единой цепи рода.Словом, мировой водоворот засасывает в свою воронку почти всего человека; от личности почти вовсе не остается следа, сама она, если остается еще существовать, становится неузнаваемой, обезображенной, искалеченной. таким образом, род, испытавший на себе возмездие истории, начинает, в свою очередь, творить возмездие; вся эта концепция возникла под давлением всё растущей во мне ненависти к различным теориям прогресса. Путем катастроф и падений мои "Rougon-Macquar'ы" постепенно освобождаются от русско-дворянского education sentimentale, "уголь превращается в алмаз", Россия - в новую Америку; в новую, а не в старую Америку. Поэма должна была состоять из пролога, трех больших глав и эпилога. Каждая глава обрамлена описанием событий мирового значения; они составляют ее фон. Первая глава развивается в 70-х годах прошлого века, на фоне русско-турецкой войны и народовольческого движения, в просвещенной либеральной семье; в эту семью является некий "демон", первая ласточка "индивидуализма", человек, похожий на Байрона, с какими-то нездешними порываниями и стремлениями, притупленными, однако, болезнью века, начинающимся fin de siecle. Вторая глава, действие которой развивается в конце XIX века и начале XX века, так и не написанная, за исключением вступления, должна была быть посвящена сыну этого "демона", наследнику его мятежных порывов и болезненных падений, - бесчувственному сыну нашего века. Это - тоже лишь одно из звеньев длинного рода; от него тоже не останется, по-видимому, ничего, кроме искры огня, заброшенной в мир, кроме семени, кинутого им в страстную и грешную ночь в лоно какой-то тихой и женственной дочери чужого народа. В третьей главе описано, как кончил жизнь отец, что сталось с бывшим блестящим "демоном", в какую бездну упал этот яркий когда-то человек. Действие поэмы переносится из русской столицы, где оно до сих пор развивалось, в Варшаву - кажущуюся сначала "задворками России", а потом призванную, по-видимому, играть некую мессианическую роль, связанную с судьбами забытой богом и истерзанной Польши. Тут, над свежей могилой отца, заканчивается развитие и жизненный путь сына, который уступает место собственному отпрыску, третьему звену всё того же высоко взлетающего и низко падающего рода. В эпилоге должен быть изображен младенец, которого держит и баюкает на коленях простая мать, затерянная где-то в широких польских клеверных полях. Но она баюкает и кормит грудью сына, и сын растет; он начинает уже играть, он повторяет по складам вслед за матерью: "И я пойду навстречу солдатам... И я брошусь на их штыки... И за тебя, моя свобода, взойду на черный эшафот". Вот, по-видимому, круг человеческой жизни, съежившийся до предела, последнее звено длинной цепи; Вся поэма должна сопровождаться опредленным лейтмотивом "возмездия"; этот лейтмотив есть "мазурка", танец, который носил на своих крыльях Марину, мечтавшую о русском престоле, и Костюшку с протянутой к небесам десницей, и Мицкевича на русских и парижских балах. В первой главе этот танец легко доносится из окна какой-то петербургской квартиры - глухие 70-е годы; во второй главе танец гремит на балу, смешиваясь со звоном офицерских шпор, подобный пене шампанского fin de siecle, знаменитой veuve Cliquot; еще более глухие - цыганские, апухтинские годы; наконец, в третьей главе мазурка разгулялась: она звенит в снежной вьюге, проносящейся над ночной Варшавой, над занесенными снегом польскими клеверными полями. В ней явственно слышится уже голос Возмездия. Пролог Жизнь - без начала и конца. Нас всех подстерегает случай. Над нами - сумрак неминучий, Иль ясность божьего лица. Но ты, художник, твердо веруй В начала и концы. Ты знай, Где стерегут нас ад и рай. Тебе дано бесстрастной мерой Измерить всё, что видишь ты. Твой взгляд - да будет тверд и ясен. Сотри случайные черты - И ты увидишь: мир прекрасен. Над всей Европою дракон, Разинув пасть, томится жаждой... Кто нанесет ему удар?.. Не ведаем: над нашим станом, Как встарь, повита даль туманом, И пахнет гарью. Там - пожар. О том, как зреет гнев в сердцах, И с гневом - юность и свобода, Как в каждом дышит дух народа. Сыны отражены в отцах: Коротенький обрывок рода - Два-три звена, - и уж ясны Заветы темной старины: Созрела новая порода, - Угль превращается в алмаз. [/u]Первая глава Век девятнадцатый, железный, Воистину жестокий век! Тобою в мрак ночной, беззвездный Беспечный брошен человек! В ночь умозрительных понятий, Матерьялистских малых дел, Бессильных жалоб и проклятий Бескровных душ и слабых тел! Сознанье страшное обмана Всех прежних малых дум и вер, И первый взлет аэроплана В пустыню неизвестных сфер... И отвращение от жизни, И к ней безумная любовь, И страсть и ненависть к отчизне... И черная, земная кровь Сулит нам, раздувая вены, Все разрушая рубежи, Неслыханные перемены, Невиданные мятежи... Что' ж человек? - За ревом стали, В огне, в пороховом дыму, Какие огненные дали Открылись взору твоему? А нам, читатель, непристало... - пушкинские интоннации Они - «не моего романа»... С челом мрачнее сентября, Нечесаный, в нескладном фраке Он предстоит у алтаря... Отец: Большеголовый, темновласый - Красавец вместе и урод: Тревожный передернут рот Меланхолической гримасой. Потомок поздний поколений, В которых жил мятежный пыл Нечеловеческих стремлений, - На Байрона он походил, Как брат болезненный на брата Здорового порой похож: Тот самый отсвет красноватый, И выраженье власти то ж, И то же порыванье к бездне. Но - тайно околдован дух Усталым холодом болезни, И пламень действенный потух, И воли бешеной усилья Отягчены сознаньем. То хищник напрягает зренье...) С людьми его еще тогда Улыбка юности роднила, Еще в те ранние года Играть легко и можно было... Он тьмы своей не ведал сам... Он, утверждая, отрицал И утверждал он, отрицая. Всё это может показаться Смешным и устарелым нам, Но, право, может только хам Над русской жизнью издеваться. Она всегда - меж двух огней. Не всякий может стать героем, И люди лучшие - не скроем - Бессильны часто перед ней, Так неожиданно сурова И вечных перемен полна; Как вешняя река, она Внезапно тронуться готова, На льдины льдины громоздить И на пути своем крушить Виновных, как и невиновных, И нечиновных, как чиновных... Вторая глава В те годы дальние, глухие, В сердцах царили сон и мгла: Победоносцев над Россией Простер совиные крыла, И не было ни дня, ни ночи А только - тень огромных крыл; Он дивным кругом очертил Россию, заглянув ей в очи Стеклянным взором колдуна; О, город мой неуловимый, Зачем над бездной ты возник?.. Ты помнишь: выйдя ночью белой Туда, где в море сфинкс глядит, И на обтесанный гранит Склонясь главой отяжелелой, Ты слышать мог: вдали, вдали, Как будто с моря, звук тревожный, Для божьей тверди невозможный И необычный для земли... Провидел ты всю даль, как ангел На шпиле крепостном; и вот - (Сон, или явь): чудесный флот, Широко развернувший фланги, Внезапно заградил Неву... И Сам Державный Основатель Стоит на головном фрегате... Так снилось многим наяву... Какие ж сны тебе, Россия, Какие бури суждены?.. Задворки польские России... Здесь всё, что было, всё, что есть, Надуто мстительной химерой; Глава третья Да, сын любил тогда отца Впервой - и, может быть, в последний, Сквозь скуку панихид, обедней, Сквозь пошлость жизни без конца... Не также ль и тебя, Варшава, Столица гордых поляко'в, Дремать принудила орава Военных русских пошляков? Жизнь глухо кроется в подпольи, Молчат магнатские дворцы... Лишь Пан-Мороз во все концы Свирепо рыщет на раздольи! Неистово взлетит над вами Его седая голова, Иль откидные рукава Взметутся бурей над домами, Иль конь заржет - и звоном струн Ответит телеграфный провод, Иль вздернет Пан взбешённый повод, И четко повторит чугун Удары мерзлого копыта По опустелой мостовой... И вновь, поникнув головой, Безмолвен Пан, тоской убитый... И, странствуя на злом коне, Бряцает шпорою кровавой... Месть! Месть! - Так эхо над Варшавой Звенит в холодном чугуне! Когда ты загнан и забит Людьми, заботой, иль тоскою; ... Тогда - остановись на миг Послушать тишину ночную: Постигнешь слухом жизнь иную, Которой днем ты не постиг; ... Всё вспыхнет в сердце благодарном, Ты всё благословишь тогда, Поняв, что жизнь - безмерно боле, Чем quantum satis Бранда воли, А мир - прекрасен, как всегда. [u]
|