Аграфена
и некто тихою десницей навсегда отмахнул от нее время, когда была она беззаботной
Но в душе у нее вставало нечто, чего раньше она не знала: будто тень от дальнего, жуткого доходила ей до ног и стремилась охватить всю
задремала, перед рассветом, сном тонким и больным, готовым каждую секунду лопнуть: проснувшись- сразу вспомнила, что выедено все у ней внутри и одна зияет огненная рана.
Сзади стояли годы, оттуда сочилась черная влага, стекала в душу и скоплялась едкими каплями.
С большой тишиной и серьезностью вошли женщины в его ворота... На могиле женщины совершили обряды
Холодная тень, цвета пепла, легла ей на душу. Нечто темное встало, загородив дорогу.
суровая рабочая жизнь женщины, отдающей себя,- есть наилучшая, честнейшая и самая ясная жизнь, как ни глубока печаль, коренящаяся в темных ее истоках
Так идет в полях, отражая вечные образы любви, любовь дочери-там почти, где много лет назад загадочно и обольстительно любила мать.
"Ты жила свои дни, девушка Анна, в любви
она увидела у твоего изголовья черную женщину в одеянии монашенки, в руках у которой был сосуд с темной влагой. И ты, Анна, припала к этому сосуду
хоронить. Священник отказался. Аграфена отнеслась к этому равнодушно.
Но ее душа, опрозрачневшая и закалившаяся, не была наклонна к отчаянию. Она была почти готова к последнему очищению; одна часть ее присутствовала уже не здесь.
Но ее душа, опрозрачневшая и закалившаяся, не была наклонна к отчаянию. Она была почти готова к последнему очищению; одна часть ее присутствовала уже не здесь.
Она умылась, одела чистую белую рубашку и легла на ночь, скрестив руки. Теперь она знала все и ждала.
Персонажи: «Он», грустная барыня с ребёнком, кучер Петька, «тётушка» Люце, молодая барышня Клавдия , братец, няня и её старый муж Мунька (умер), мать, дочь Анна, её подруга Маня, учитель «приятель Каутского», монахиня из ведений. Голубая звезда
Места: Мансарда старого деревянного дома на Молчановке, Никитский бульвар, Яр, Арбат, Иверская часовня, кузнецкий мост, Мясницкая, Армянский переулок, Знаменка, Тверская, памятник Гоголю, далёкий Звенигород Серебряный век: беллетрист с профилем шахматного коня, актер, «знаменитый голосом, фигурой и фраком» - читает Блока, женские курсы по философии и истории, общество «белый голубь» для духовного саморазвития, почтенная теософка (читает Безант), профессор-естественник (теория Бюхера, критика Достоевского), балет - «гений Ритма», музыкальность (Бетховен, музыкальные вечера, балет), студенческие сходки 1905, «арсистократическое нищенство» Христофорова, выставки импрессионалистов, маскарад, «образ этой Веги есть образ женщины... в высшем смысле. И что, обратно в некоторых женщинах есть отголосок ее света...» Алексей Петрович Христофоров: дом - келья, «бродяжная» жизнь, «дружественные» отношения со звёздами, «мы живем и смотрим... радуемся и любим эти переливы, вечные смены. И, пожалуй, живем тем прекрасным, что... вокруг», святой Антоний.
«Воля к богатству есть воля к тяжести. Истинно свободен лишь беззаботный, вы понимаете, лишенный связей дух»
«Эта звезда -- моя звезда-покровительница. Я под нею родился. Я ее знаю и люблю. Когда ее вижу, то покоен. Я замечаю ее первой. лишь взгляну на небо. Для меня она -- красота, истина, божество. Кроме того, она женщина. И посылает мне свет любви»
Сходсвто с «Идиотом»: спор в гостиной Вернадских о «жестоком таланте» Достоевского, «бледно-зелёное сияние» от Мышкина и от Христофорова, год бурной и деятельной жизни — и снова одиночество, невозможность любви в её земной смысле, близость скорее к небу, чем к людям. Наталья Григорьевна Вернадская: Глядя на нее, можно было почувствовать, что она прожила жизнь длинную и честную, где не было ни ошибок, ни падений, норабота, долг, культура. Она много переводила с английского. Писала о литературе. Дружила с Анатолем Франсом.
Антон: «что-то непородистое, тяжеловатой выделки в нём чувствовалось», физ-мат, «похож на Сократа», честолюбивые мечты, «абсолютный муж».
Ретизанов: «дон Алонзо Кехана дель Ретизанов», общение с «гениями»,
Лабунская: «Чистейшее проявление музыки и ритма», «Беззаботная»
Анна Дмитриевна: отдали замуж за «миллионное животное», измены, ссоры, теперь вдова, «влажная», «душевная», любовь к Никодимову
Никодимов: «погасшие глаза», «Ни нравственного, ни безнравственного нет», игра, подделка подписей, содержание юноши, смерть в шахте лифта — сбывшийся сон. Конец: просветление Машуры, просветление Христофорова:
«Казалось, что не так легко отделить свое дыхание от плеска ручейка в овраге, ноги ступали по земле, как по самому себе, голубоватая мгла внизу, над речкой, была частью его же души -- и он сам — в весенней зелени зеленей». Улица Святого Николая
Арбат в истории России: 1905, разгул 1900-х, война, 1917
(лавочники, извозчики, священники, поэты, «прекраснодушные» интеллигенты, «серые» герои — солдаты-революцонеры,
Вечное: «Льют свежий асфальт, и белят стены, и возятся и пьют, и накопляют, ходят в церковь и венчаются, и любятся, и умирают между трех обличий одного святителя - Николы Плотника, Николы на Песках и Николая Чудотворца» и старенький извозчикМикола , похожий на св. Николая
Во всех горестях: А ты живешь, в жизни новейшей, вновь беспощадной, среди богатых и бедных, даровитых и бездарных, неудачников, счастливцев. Не позабывай уроков. Будь спокоен, скромен, сдержан. Призывай любовь и кротость, столь безмерно изгнанных, столь поруганных. Слушай звон колоколов Арбата. В горестях, скорбях суровых, пей вино благости, опьянения духовного, и да будет для тебя оно острей и слаще едких слез. Слезы же приими. Плачь с плачущими. Замерзай с замерзшими и голодай с голодными. Но не гаси себя, и не сдавайся плену мелкой жизни, мелкого стяжательства ты, русский, гражданин Арбата.
И Никола Милостивый, тихий и простой святитель, покровитель страждущих, друг бедных и заступник беззаступных, распростерший над твоею улицей три креста своих, три алтаря своих, благословит путь твой и в метель жизненную проведет. Так расцветет мой дом, но не заглохнет.
Язык: «Страшный час, час грозный. Смертный час - призыв. Куда? - Вперед. Вперед, и в ногу, в ногу, и под барабан. Вперед. О, содрогнулась Русь, оделась в серую шинель, и смертно лоб перекрестивши, руки сжавши, тяжко в ряды стала, тяжно марширует сапогом тяжелым: раз-два, раз-два! А черно в сердце и мила Москва, и горько - уходить.
Чище, и хрустальнее, и дивно-облегченнее те миры, что там рисуются, в фантазмах златоогненных.
|