| Виссарион Белинский О русской повести и повестях г. Гоголя
("Арабески" и "Миргород")
…Русская литература испытала множество чуждых и собственных влияний,
отличилась множеством направлений.
Главнейшие из этих влияний и направлений:
• Литература наша началась веком _схоластицизма_,
потому что направление ее великого основателя было не столько
художественное, сколько ученое, которое отразилось и на его поэзии,
вследствие его ложных: понятий об искусстве.
• Сильный авторитет его бездарных последователей, из коих главнейшими были Сумароков и Херасков, поддержал и продолжил это направление.
(Не имея ни искры гения Ломоносова, эти люди
пользовались не меньшим и еще чуть ли не большим, чем он, авторитетом и
сообщили юной литературе характер _тяжело-педантический).
• Сам Державин заплатил, к несчастию, слишком большую дань этому направлению, чрез что много повредил и своей самобытности и своему успеху в потомстве.
• Вследствие этого направления литература разделилась на "оду" и "эпическую, инако героическую пииму". (Последняя, в особенности, почиталась торжественнейшим проявлением поэтического гения, венцом творческой деятельности, альфою и омегою всякой литературы, конечною целию художественной деятельности каждого народа и всего человечества)
• Крылов родил тьму баснописцев,
• Озеров - трагиков,
• Жуковский - балладистов,
• Батюшков - элегистов.
• Словом, каждый замечательный талант заставлял плясать под свою дудку толпы бездарных писателей.
• Карамзин основал новую школу, дал литературе новое направление,
(…)которое долго тяготело и над искусством, и над
наукой, и над ходом идей и общественного образования. Характер этого
направления состоял в _сантиментальности_, которая была односторонним
отражением характера европейской литературы XVIII века.
• Жуковский ввел литературный _мистицизм_, который состоял в _мечтательности_, соединенной с ложным _фантастическим_, но который, в самом-то деле, был не что иное, как несколько возвышенный, улучшенный и подновленный _сантиментализм
• С половины второго десятилетия XIX века совершенно кончилась эта однообразность в направлении творческой деятельности: литература разбежалась по разным дорогам.
• Теперь совсем не то: теперь вся наша литература превратилась в роман и повесть.
• Пространный отрывок про поэзию. ---- Итак, поэзию можно разделить на _идеальную_ и _реальную_. Трудно было бы решить, которой из них должно отдать преимущество. Но кажется, что последняя, родившаяся вследствие духа нашего положительного времени, более удовлетворяет его господствующей потребности. Но, как бы то ни было, в наше время та и другая равно возможны, равно доступны и понятны всем;
• Когда-то и где-то было прекрасно сказано, что "_повесть есть эпизод
из беспредельной поэмы судеб человеческих_".
• В русской литературе повесть еще гостья, но гостья, которая, подобно
ежу, вытесняет давнишних и настоящих из их законного жилища.
• Повесть наша началась недавно, очень недавно, а именно с двадцатых
годов текущего столетия. До того же времени она была чужеземным растением,
перевезенным из-за моря по прихоти и моде и насильственно пересаженным на
родную почву. Может быть, поэтому она и не принялась. Карамзин первый,
впрочем с помощию Макарова, призвал эту гостью, набеленную и нарумяненную,как русская купчиха, плаксивую и слезливую, как избалованное дитя-недотрога, высокопарную и надутую, как классическая трагедия, скучно-поучительную иприторно-нравственную, как лицемерная богомолка, воспитанницу мадам Жанлис, крестницу добренького Флориана. К такому роду повестей принадлежат все повести, писавшиеся до двадцатых годов, да их, к счастию, и немного было написано: "Марьина роща" Жуковского, несколько повестей покойного В. Измайлова и... право не помню, какие еще.
• В двадцатых годах обнаружились первые попытки создать истинную повесть.
Это было время всеобщей литературной реформы, явившейся вследствие
начинавшегося знакомства с немецкою, английскою и новою французскою
литературами и с здравыми понятиями о законах творчества.
• г. Марлинский был первым нашим повествователем, был творцом, или, лучше сказать, зачинщиком русской повести.
(Г-н Марлинский владеет неотъемлемым и заметным талантом, талантом рассказа, живого, остроумного, занимательного; но он не измерил своих сил, не сознал своего направления и потому, доказавши, что имеет талант, не сделал почти ничего).
• Следуя хронологическому порядку, я должен теперь говорить о повестях г.
Погодина. (Ни одна из них не была историческою, но все были народными, или,
лучше сказать, _простонародными. Ему так хорошо известны их образ мыслей и чувств, их домашняя и общественная жизнь, их обычаи, нравы и отношения, и он изображает их с особенною любовию и с особенным успехом. Его "Нищий", так естественно, верно и простодушно рассказывающий о своей любви и своих страданиях, может служить типом благородно чувствующего простолюдина. В "Черной немочи" быт нашего среднего сословия, с его полудиким, получеловеческим образованием, со всеми его оттенками и родимыми пятнами, изображен кистью мастерскою. (…) Самый язык этой
повести, равно как и "Нищего", отличается отсутствием тривиальности,
обезображивающей прочие повести этого писателя.
• Итак, "Черная немочь" есть повесть совершенно народная и поэтически нравоописательная - но здесь и конец ее достоинству.
• Одно из главнейших, из самых видных мест между нашими повествователями
(которых, впрочем, очень немного) занимает г. Полевой. Отличительный
характер его произведений составляет удивительная многосторонность, так что
трудно подвести их под общий взгляд, ибо каждая его повесть представляет
совершенно отдельный мир. Что есть общего или сходного между "Симеоном
Кирдяпою" и "Живописцем", между "Рассказами русского солдата" и "Эммою",
между "Мешком с золотом" и "Блаженством безумия"? Правда, этих повестей
немного, и они не все одинакового достоинства, но можно сказать
утвердительно, что каждая из них ознаменована печатию истинного таланта, а
некоторые останутся навсегда украшением русской литературы.(…)
• Прежде нежели перейду к повестям г. Гоголя, главному предмету моей
статьи, я должен остановиться еще на одном авторе повестей, недавно успевшем
обратить на себя общее внимание, - г. Павлове, сколько потому, что его
повести суть явление приятное, столько и потому, что о них почти нигде
ничего не сказано.
Трудно судить о повестях г. Павлова, трудно решить, что они такое: дума
умного и чувствующего человека, плод мгновенной вспышки воображения,
произведение одной счастливой минуты, одной благоприятной эпохи в жизни
автора, порождение обстоятельств, результат одной мысли, глубоко запавшей в
душу, - или создания художника, произведения безусловные, безотносительные,
свободное излияние души, удел которой есть творчество?.. Меня поймут, если я
скажу, что эти повести еще первый опыт г. Павлова на новом для него поприще;
а как часто в нашей литературе второй роман, вторые повести уничтожали славу
первого романа, первых повестей!.. Поприще г. Павлова еще только начато, но
начато так хорошо, что не хочется верить, чтобы оно кончилось дурно... Но
предоставим времени решить этот вопрос, а теперь постараемся откровенно и
беспристрастно высказать наше мнение по тем немногим данным, которые уже
имеются.
Все три повести г. Павлова ознаменованы одним общим характером, и
только их содержание придает им чрезвычайное наружное несходство.
• Итак - Марлинский, Одоевский, Погодин, Полевой, Павлов, Гоголь - здесь
полный круг истории русской повести.
Мне кажется, что для надлежащей оценки всякого замечательного автора нужно определить характер его творений и место, которое он должен занимать в литературе. Первый можно объяснить не иначе, как теориею искусства (разумеется, сообразно с понятиями судящего); второе - сравнением автора с другими, писавшими или пишущими в одном с ним роде.
Мы видели, что у нас еще нет повести, в собственном смысле
этого слова.
• (перед этим пространные размышления по поводу критики и творчества.
Скажите, какое впечатление прежде всего производит на вас
каждая повесть г. Гоголя? Не заставляет ли она вас говорить: "Как все это
просто, обыкновенно, естественно и верно и, вместе, как оригинально и ново!"
Не удивляетесь ли вы и тому, почему вам самим не пришла в голову та же самая
идея, почему вы сами не могли выдумать этих же самых лиц, так обыкновенных,
так знакомых вам, так часто виденных вами, и окружить их этими самыми
обстоятельствами, так повседневными, так общими, так наскучившими вам в
жизни действительной и так занимательными, очаровательными в поэтическом
представлении? Вот первый признак истинно художественного произведения. (…) эти создания ознаменованы печатию истинного таланта, что они созданы по непреложным законам творчества. Эта простота вымысла, эта нагота действия, эта скудость драматизма, самая эта мелочность и обыкновенность описываемых автором происшествий - суть верные, необманчивые признаки творчества; это поэзия реальная, поэзия жизни действительной, жизни, коротко знакомой нам.
Я нимало не удивлюсь, подобно некоторым, что г. Гоголь мастер делать все из ничего, что он умеет заинтересовать читателя пустыми, ничтожными подробностями, ибо не вижу тут ровно никакого уменья: уменье предполагает расчет и работу, а где расчет и работа, там нет творчества, там все ложно и неверно при самой тщательной и верной копировке с действительности. И чем обыкновеннее, чем пошлее, так сказать, содержание повести, слишком заинтересовывающей внимание читателя, тем больший талант со стороны автора обнаруживает она.
Я уже сказал, что отличительные черты характера произведений г. Гоголя
суть простота вымысла, совершенная истина жизни, народность, оригинальность
- все это черты общие; потом комическое одушевление, всегда побеждаемое
глубоким чувством грусти и уныния, - черта индивидуальная.
_Простота вымысла_ в поэзии реальной есть один из самых верных
признаков истинной поэзии, истинного и притом зрелого таланта. Возьмите
любую драму Шекспира, возьмите, например, его "Тимона Афинского": эта пьеса
так проста, так немногосложна, так скудна путаницею происшествий, что,
право, невозможно и рассказать ее содержания. Люди обманули человека,
который любил людей, наругались над его святыми чувствованиями, лишили его
веры в человеческое достоинство, и этот человек возненавидел людей и проклял
их: вот вам и все тут, больше ничего нет. И что ж? Составили ли вы себе, по
моим словам, какое-нибудь понятие об этом великом создании великого гения?
О, верно, никакого! ибо эта идея слишком обыкновенна, слишком известна всем,
каждому, слишком истерта и истреплена в тысячах сочинений, хороших и дурных,
начиная от Софоклова Филоктета, обманутого Улиссом и проклинающего
человечество, до "Тихона Михеевича", обманутого вероломною женою и
плутом-родственником {"Пиюша", повесть г. Ушакова, в "Библиотеке для
чтения".}. Но форма, в которой выражена эта идея, но содержание пьесы и ее
подробности? Последние так мелочны, так пусты и притом так всякому известны,
что я наскучил бы вам смертельно, если бы вздумал их пересказывать. И однако
ж у Шекспира эти подробности так занимательны, что вы не оторветесь от них,
и однако ж у него мелочность и пустота этих подробностей приготовляет
ужасную катастрофу, от которой волосы встают дыбом - сцену в лесу, где Тимон
в бешеных проклятиях, в горьких, язвительных сарказмах, с сосредоточенною,
спокойною яростию, рассчитывается с человечеством. И потом, как выразить вам
то чувство, которое возбуждает в душе известие о смерти добровольного
отверженца от людей!
И вот вам жизнь, или, лучше сказать, прототип жизни, созданный
величайшим из поэтов! Тут нет эффектов, нет сцен, нет драматических вычур,
все просто и обыкновенно, как день мужика, который в будень ест и пашет,
спит и пашет, а в праздник ест, пьет и напивается впьян. Но в том-то и
состоит задача реальной поэзии, чтобы извлекать поэзию жизни из прозы жизни
и потрясать души верным изображением этой жизни. И так сильна и глубока
поэзия г. Гоголя в своей наружной простоте и мелкости! Возьмите его
"Старосветских помещиков": что в них? Две пародии на человечество в
продолжение нескольких десятков лет пьют и едят, едят и пьют, а потом, как
водится исстари, умирают. Но отчего же это очарование? Вы видите всю
пошлость, всю гадость этой жизни, животной, уродливой, карикатурной, а между
тем принимаете такое участие в персонажах повести, смеетесь над ними, но без
злости, и потом рыдаете с Филемоном о его Бавкиде {5}, сострадаете его
глубокой, неземной горести и сердитесь на негодяя-наследника, промотавшего
состояние двух простаков! И потом, вы так живо представляете себе актеров
этой глупой комедии, так ясно видите всю их жизнь, вы, который, может быть,
никогда не бывал в Малороссии, никогда не видал таких картин и не слыхал о
такой жизни! Отчего это? Оттого, что это очень просто и, следовательно,
очень верно; оттого, что автор нашел поэзию и в этой пошлой и нелепой жизни,
нашел человеческое чувство, двигавшее и оживлявшее его героев: это чувство -
привычка.
_Совершенная истина жизни_ в повестях г. Гоголя тесно соединяется с
простотою вымысла. Он не льстит жизни, но и не клевещет на нее; он рад
выставить наружу все, что есть в ней прекрасного, человеческого, и в то же
время не скрывает нимало и ее безобразия. В том и другом случае он верен
жизни до последней степени.
Повести г. Гоголя народны в высочайшей степени; но я не хочу слишком
распространяться о их народности, ибо народность есть не достоинство, а
необходимое условие истинно художественного произведения, если под
народностию должно разуметь верность изображения нравов, обычаев и характера
того или другого народа, той или другой страны.
Почти то же самое можно сказать и об оригинальности: как и народность,
она есть необходимое условие истинного таланта. Два человека могут сойтись в
заказной работе, но никогда в творчестве, ибо если одно вдохновение не
посещает двух раз одного человека, то еще менее одинаковое вдохновение может
посетить двух человек. Вот почему мир творчества так неистощим и
безграничен.
Один из самых отличительных признаков творческой оригинальности, или,
лучше сказать, самого творчества, состоит в этом типизме, если можно так
выразиться, который есть гербовая печать автора. У истинного таланта каждое
лицо - тип, и каждый тип, для читателя, есть знакомый незнакомец.
Но есть еще другая оригинальность, проистекающая из индивидуальности
автора, следствие цвета очков, сквозь которые смотрит он на мир. Такая
оригинальность у г. Гоголя состоит, как я уже сказал выше, в комическом
одушевлении, всегда побеждаемом чувством глубокой грусти. В этом отношении
русская поговорка: "начал во здравие, а свел за упокой" - может быть девизом
его повестей. В самом деле, какое чувство остается у вас, когда пересмотрите
вы все эти картины жизни, пустой, ничтожной, во всей ее наготе, во всем ее
чудовищном безобразии, когда досыта нахохочетесь, наругаетесь над нею?
Комизм или гумор г. Гоголя имеет свой, особенный характер: это гумор
чисто русский, гумор спокойный, простодушный, в котором автор как бы
прикидывается простачком. Г-н Гоголь с важностью говорит о бекеше Ивана
Ивановича, и иной простак не шутя подумает, что автор и в самом деле в
отчаянии оттого, что у него нет такой прекрасной бекеши. Да, г. Гоголь очень
мило прикидывается; и хотя надо быть слишком глупым, чтобы не понять его
иронии, но эта ирония чрезвычайно как идет к нему. Впрочем, это только
манера, и истинный-то гумор г. Гоголя все-таки состоит в верном взгляде на
жизнь, и, прибавлю еще, нимало не зависит от карикатурности представляемой
им жизни. Он всегда одинаков, никогда не изменяет себе даже и в таком
случае, когда увлекается поэзиею описываемого им предмета. Беспристрастие
его идол. Доказательством этого может служить" "Тарас Бульба", эта дивная
эпопея, написанная кистию смелою и широкою, этот резкий очерк героической
жизни младенчествующего народа, эта огромная картина в тесных рамках,
достойная Гомера. Бульба герой, Бульба человек с железным характером,
железною волею: описывая подвиги его кровавой мести, автор возвышается до
лиризма и, в то же время, делается драматиком в высочайшей степени, и все
это не мешает ему по местам смешить вас своим героем. Вы содрогаетесь
Бульбы, хладнокровно лишающего мать детей, убивающего собственною рукою
родного сына, ужасаетесь его кровавых тризн над гробом детей, и вы же
смеетесь над ним, дерущимся на кулачки с своим сыном, пьющим горелку с
своими детьми, радующимся, что в этом ремесле они не уступают батюшке, и
изъявляющим свое удовольствие, что их добре пороли в бурсе. И причина этого
комизма, этой карикатурности изображений заключается не в способности или
направлении автора находить во всем смешные стороны, но в верности жизни.
Если г. Гоголь часто и с умыслом подшучивает над своими героями, то без
злобы, без ненависти; он понимает их ничтожность, но не сердится на нее; он
даже как будто любуется ею, как любуется взрослый человек на игры детей,
которые для него смешны своею наивностию, но которых он не имеет желания
разделить. Но тем не менее это все-таки гумор, ибо не щадит ничтожества, не
скрывает и не скрашивает его безобразия, ибо, пленяя изображением этого
ничтожества, возбуждает к нему отвращение. Этот гумор спокойный и, может
быть, тем скорее достигающий своей цели. И вот, замечу мимоходом, вот
настоящая нравственность такого рода сочинений. Здесь автор не позволяет
себе никаких сентенций, никаких нравоучений; он только рисует вещи так, как
они есть, и ему дела нет до того, каковы они, и он рисует их без всякой
цели, из одного удовольствия рисовать. После "Горя от ума" я не знаю ничего
на русском языке, что бы отличалось такою чистейшею нравственностию и что бы
могло иметь сильнейшее и благодетельнейшее влияние на нравы, как повести г.
Гоголя. О, пред такою нравственностию я всегда готов падать на колена! В
самом деле, кто поймет Ивана Ивановича Перерепенко, тот верно рассердится,
если его назовут Иваном Ивановичем Перерепенком. Нравственность в сочинении
должна состоять в совершенном отсутствии притязаний со стороны автора на
нравственную или безнравственную цель. Факты говорят громче слов; верное
изображение нравственного безобразия могущественнее всех выходок против его.
Однако ж не забудьте, что такие изображения только тогда верны, когда
бесцельны, когда созданы, а создавать может одно вдохновение, а вдохновение
может быть доступно одному таланту, следовательно, только один талант может
быть нравственным в своих произведениях!
Итак, гумор г. Гоголя есть гумор спокойный, спокойный в самом своем
негодовании, добродушный в самом своем лукавстве. Но в творчестве есть еще
другой гумор, грозный и открытый; он кусает до крови, впивается в тело до
костей, рубит со всего плеча, хлещет направо и налево своим бичом, свитым из
шипящих змей, гумор желчный, ядовитый, беспощадный.
Г-н Гоголь сделался известным своими "Вечерами на хуторе". Это были
поэтические очерки Малороссии, очерки, полные и жизни и очарования.
"Портрет" есть неудачная попытка г. Гоголя в фантастическом роде. Здесь
его талант падает, но он и в самом падении остается талантом. Первой части
этой повести невозможно читать без увлечения; даже, в самом деле, есть
что-то ужасное, роковое, фантастическое в этом таинственном портрете, есть
какая-то непобедимая прелесть, которая заставляет вас насильно смотреть на
него, хотя вам это и страшно. Прибавьте к этому множество юмористических
картин и очерков во вкусе г. Гоголя; вспомните квартального надзирателя,
рассуждающего о живописи; потом эту мать, которая привела к Черткову свою
дочь, чтобы снять с нее портрет, и которая бранит балы и восхищается
природою, - и вы не откажете в достоинстве и этой повести. Но вторая ее
часть решительно ничего не стоит: в ней совсем не видно г. Гоголя. Это явная
приделка, в которой работал ум, а фантазия не принимала никакого участия.
В "Арабесках" помещены два отрывка из романа. Об этих отрывках нельзя
судить как об отдельном и целом создании; но о них можно сказать, что они
вполне могут служить залогом тех надежд, о которых я говорил. Поэты бывают
двух родов: одни только доступны поэзии, и она у них бывает более
способностию, чем даром или талантом, и много зависит от внешних
обстоятельств жизни; у других дар поэзии есть нечто положительное, нечто
составляющее нераздельную часть их бытия. Первые, иногда один раз в целую
жизнь, выскажут какую-нибудь прекрасную поэтическую грезу и, как будто
обессиленные тяжестью свершенного ими подвига, ослабевают и падают в
последующих своих произведениях; и вот отчего у них первый опыт, по большей
части, бывает прекрасен, а последующие постепенно подрывают их славу. Другие
с каждым новым произведением возвышаются и крепнут: г. Гоголь принадлежит к
числу этих последних поэтов: этого довольно!
Я забыл еще об одном достоинстве его произведений; это лиризм, которым
проникнуты его описания таких предметов, которыми он увлекается. Описывает
ли он бедную мать, это существо высокое и страждущее, это воплощение святого
чувства любви - сколько тоски, грусти и любви в его описании! Описывает ли
он юную красоту - сколько упоения, восторга в его описании! Описывает ли он
красоту своей родной, своей возлюбленной Малороссии - это сын, ласкающийся к
обожаемой матери! Помните ли вы его описание безбрежных степей днепровских?
Какая широкая, размашистая кисть! Какой разгул чувства! Какая роскошь и
простота в этом описании! Черт вас возьми, степи, как вы хороши у г.
Гоголя!..
В одном журнале было изъявлено "странное желание, чтобы г. Гоголь
попробовал своих сил в изображении высших слоев общества: вот мысль, которая
в наше время отзывается ужасным анахронизмом! Как! неужели поэт может
сказать себе: дай опишу то или другое, дай попробую себя в том или другом
роде?.. И притом, разве предмет делает что-нибудь для достоинства сочинения?
Разве это не аксиома: где жизнь, там и поэзия? Но мои "разве" никогда бы не
кончились, если бы я захотел высказать их все, без остатка. Нет, пусть г.
Гоголь описывает то, что велит ему описывать его вдохновение, и пусть
страшится описывать то, что велят ему описывать или его воля, или гг.
критики. Свобода художника состоит в гармонии его собственной воли с
какою-то внешнею, не зависящею от него волею, или, лучше сказать, его воля
есть вдохновение!.. {Я очень рад, что заглавие и содержание моей статьи
избавляет меня от неприятной обязанности разбирать ученые статьи г. Гоголя,
помещенные в "Арабесках". Я не понимаю, как можно так необдуманно
компрометировать свое литературное имя. Неужели перевести, или, лучше
сказать, перефразировать и перепародировать некоторые места из истории
Миллера, перемешать их с своими фразами, значит написать ученую статью?..
Неужели детские мечтания об архитектуре ученость?.. Неужели сравнение
Шлёцера, Миллера и Гердера, ни в каком случае не идущих в сравнение, тоже
ученость?.. Если подобные этюды - ученость, то избавь нас бог от такой
учености! Мы и без того богаты ею. Отдавая полную справедливость прекрасному
таланту г. Гоголя как поэта, мы, движимые чувством той же самой
справедливости, того же самого беспристрастия, желаем, чтобы кто-нибудь
разобрал подробнее его ученые статьи {10}.}
|