Мотив памяти в поэзии Ахматовой, как и у Мандельштама, сквозной и многоликий: мы встречаем у нее образы "прапамяти", "подвала памяти", памяти "яростной", "хищной", "черной" и памяти бережной, лелеющей прошлое ("И столетие мы лелеем // еле слышный шелест шагов..." - шагов Пушкина)15. В произведениях Ахматовой символика памяти может выполнять те же примерно функции, что и у Мандельштама, - воскрешая образы культур прошлого, сопротивляться "беспамятству смуты" дня сегодняшнего с целью гуманизировать и европеизировать свое время. Память культуры, голос веков раздается не только в "Поэме без героя", но и в ряде стихов молодой Ахматовой о Пушкине ("В Царском Селе"), о Вольном Новгороде и Марфе Посаднице, о "чудесном городе Петровом" ("Стихи о Петербурге"), о шекспировском "Гамлете", о первом дне войны ("Памяти 19 июля 1914 года"), позже - о воюющем Ленинграде и др. В историко-культурной памяти поэтесса нередко находит источник своих образных ассоциаций: так, например, олицетворенная муза в ее стихах обычно "смуглая" ("музы смуглая рука", музы "смуглые ноги"), в чем сказывается всегда живущая в сознании Ахматовой память о Пушкине.
Воспоминание о поэтах, лично известных Ахматовой, ложится в композиционную основу ее, так сказать, мемуарных стихов - об Анненском, Маяковском, Пастернаке, Мандельштаме. Это своего рода "реквиемы" в лирике. Несомненна ключевая роль взбунтовавшейся гражданской памяти о народной трагедии в поэме "Реквием" - вершинном произведении Ахматовой.
Но надо обратить внимание на иные формы и функции памяти в творчестве Ахматовой - иные по сравнению не только с Мандельштамом, но и с другими поэтами, индивидуальные в наибольшей степени. "Голосу памяти" принадлежит у Ахматовой огромная роль в интимной лирике, лирике любви, главной ее тематической сфере. Форма воспоминания нередко организует композицию стихотворения, составляя ее элементы или канву художественного целого. В стихи часто вкраплены ментальные словесные формулы типа "Вспоминаю я речь твою...", "Странно вспомнить....", "Я все запоминаю, // Любовно-кротко в сердце берегу...", "Ты превращен в мое воспоминанье...".
Примечательно к тому же, что воспоминания лирической героини отнюдь не возрастная рефлексия, естественная на склоне лет. Голос памяти возникает уже в ранних стихах Ахматовой, существуя в них как бы изначально. Ослабление памяти, её помрачение для лирической героини - знак острейшего ее кризиса, космической катастрофы: "Память о солнце в сердце слабеет..." (1911)16. Стойкость памяти отвечает глубинному существу лирической героини Ахматовой, ее сильному, волевому характеру: память - "пытка сильных".
Важнейшая функция мотивов памяти состоит в том, чтобы сохранить целостность лирической личности, уберечь ее от дробления. Говоря словами М. Волошина, "ты вспоминаешь самого себя, // И волокно за волокном сбираешь // Ткань духа своего, разодранного миром..."17.
Память, чреватая в лирике Ахматовой образами не только прошлого, но и будущего, возвращает отдалившихся, оживляет души умерших, совершает с ними колдовские превращения и метаморфозы - словом, творит "любовное предание". Перекличка со словами Баратынского о "преданиях любовных", взятыми эпиграфом к сборнику "Четки", подчеркивает своеобразное мифопоэтическое начало Ахматовой, формирующее ее "собственную поэтическую биографию"18.
Предание любовное, как и всякое другое, нуждается в примеси чуда, и Ахматова отыскивает его в кладовой народно-поэтической памяти, в фольклорной традиции. Мы встречаем у нее легкую жанровую стилизацию в духе волшебной сказки ("Сказка о черном кольце", "Сказка про Синюю бороду" и др.), фольклорных форм заклинания, гадания, заговора, причитания, а также последовательное вкрапление элементов народно-поэтической лексики и предметных реалий на фоне картин остросовременного быта человека XX в. ("горница", "светлица", "терема", "крыльцо" и т.д.).
Смысл ахматовского любовного предания, творимого в поэзии, не только в глубине психологического анализа, проникающего в интимную лирическую стихию, не только в диалоге совести и выяснении "двух виновных", но, главным образом, в создании некоей истинной реальности, которая могла бы спасти душу от "нищеты" наличной действительности: "Быть может, в нищете - припоминать // Заказ неистовый и полноту // Душевных сил, и прелесть милой жизни..."19. Лирическое предание Ахматовой, утверждающее высокую реальность внутренней жизни личности, ее свободного духа, служило для нее формой неприятия эпохи советского тоталитаризма и противостояния ей.
Ахматова и Мандельштам стали создателями нового по сравнению с поэтами предшествующего блоковского поколения типа личности в поэзии.
Из центра лирической композиции поэтическое Я смещается у Мандельштама на периферию. Декларируется даже ненужность Я: "И, несозданный мир лелея, // Я забыл ненужное "Я"..."20. Но дело, разумеется, не ограничивается декларациями. Программным для Мандельштама в плане понимания сущности личности можно считать его стихотворение "Раковина". Напомню его: